— Почему не отвечаешь? Мы же все в «Большой газете» придерживаемся либеральных взглядов. Да и ты в своих телеобозрениях проезжалась по правоверным коммунистам.

— Дима, хватит трепаться, — резко оборвала она. — Греби быстрее. Мне холодно.

— Настя, пойми: Россия не выдержит новой октябрьской революции. Неужели ты хочешь гибели…

— Никакой гибели не будет! И не правоверные коммунисты придут к власти — они тоже трепачи, — а решительные люди, настоящие мужчины, способные навести в стране порядок.

— Порядок страха? Нового Гулага?

— Ой, только не тычь мне под нос старое пугало! Новая власть заставит работать людей, отвыкших от работы. Прижмет воров и спекулянтов, отнимет у них наворованное богатство…

— И будет новая гражданская война…

— Не будет!

— Будет! И ты со своим Братеевым дашь сигнал к ее началу.

— Заткнись, идиот! И давай греби быстрее!

— А куда нам, собственно, торопиться? Некоторое время мы молчали. Я греб все медленнее, потом бросил весла:

— Я устал.

Месяц плыл над нами, словно небесный соглядатай. А в моем мозгу, во всех его извилинах шла напряженная работа: что мне делать? Ясно было только одно: нельзя доставлять на крейсер груз, который там ожидали.

— Дима, — сказала Настя медовым голосом, прорезавшимся у нее в лучшие минуты наших отношений. — Милый, я вовсе не хочу с тобой ссориться. Ты доказал, что способен на решительные поступки — это мне по душе. Но я прошу, очень прошу: не мешай мне этой ночью.

— Ладно, — кивнул я.

— Вот, умница. У нас с тобой будет еще много ночей. А сейчас — греби. Пожалуйста!

— Знаешь что? Может, поменяемся местами? Ты ведь умеешь грести. А я отдохну минут пятнадцать — двадцать.

Настя смотрела на меня так, словно у нее были рентгеновские лучи вместо глаз.

— Ну хорошо. — Она поднялась. — Давай поменяемся. Но только на четверть часа.

Мы, сохраняя равновесие в качающейся шлюпке, шагнули друг к другу, и, прежде чем разойтись, я обнял Настю, а она быстро меня поцеловала. Прямо как в «Тамани», мелькнула мысль.

Весла в руках Насти зачастили. Минута за минутой истекали в тревожном молчании.

Ну, все! Надо действовать.

Я привстал, обернувшись к груженой корме, схватил одну из корзин с хурмой и выбросил за борт.

— Что ты делаешь? — крикнула Настя. — Сейчас же прекрати!

За первой корзиной последовала вторая. Настя обложила меня матом — такое я слышал от нее впервые. Я работал быстро — третья и четвертая корзины с хурмой плюхнулись в воду. И я увидел…

Вот они — два снаряда. Два братика для Братеева. Аккуратненькие, не очень большие, не для главного, в общем, калибра, а для пушки-сотки. Хрен ты выпалишь из нее, Братеев!

Я схватил один из снарядов (он был довольно тяжелый) и отправил его в воду, где, как кувшинки, качались желтые плоды хурмы. Нагнулся ко второму снаряду, как вдруг резкий удар в спину заставил меня упасть на колени.

— Сволочь! — раздался Настин крик. — Я не позволю тебе…

Я попытался подняться, но она навалилась на меня, не давая встать. Несколько секунд мы боролись, шлюпка кренилась вправо-влево, зачерпывая бортом воду. Все же я был сильнее Насти, мне удалось отбросить ее, но она, разъяренная, как волчица, снова кинулась в бой. Шлюпка опасно накренилась…

Я проснулся в поту.

Ну и сны показывают в этом чертовом Приморске!

Сердце стучало, как дизель на больших оборотах.

Взглянул на часы: без четверти час. Скоро приедет Сорочкин. Я пошел в ванную, обмылся до пояса холодной водой. Вот так. Немного полегчало. Все же интересно было бы досмотреть сон до конца — перевернулась бы шлюпка? A-а, к чертям собачьим!

Я подошел к окну. На площади ветер выгнул, как парус, огромное полотнище «100-летию Октября — достойную встречу!». У киосков по-прежнему толпились люди, к одному тянулась длиннейшая очередь. Голубей на площади было, кажется, не меньше, чем людей, и они тоже были озабочены кормом. Один голубь, распустив веером правое крыло, ходил вокруг сизой голубки, делая круг за кругом.

Настя! — подумал я. Надо же присниться такой чуши, будто Настя участница заговора… опаснейшего путча… Вернусь в Москву — расскажу ей… Хотя — зачем? Она, чего доброго, обидится, рассердится… Не буду рассказывать.

А все же надо при случае спросить, не Братеев ли был ее мужем. Ох, так и вижу его высоко выбритый затылок… они поднимались по лестнице, и Братеев, впустив Настю в свою квартиру, кинул на меня насмешливый взгляд…

Впрочем, это был только сон. Бывают же такие сны — хоть роман с них пиши.

Стук в дверь — ну вот и Сорочкин, в джинсовом костюме-варенке. Лицо у него улыбчивое, желтые брови домиком.

— Вы готовы, Дмитрий Сергеич?

— Сейчас. — Я натянул водолазку, надел кожаную куртку. — А где, Валя, ваш бронежилет? — спросил я как бы между прочим.

— Бронежилет? — Сорочкин посмотрел удивленно. — У меня нет бронежилета, да и зачем он мне?

— Это я так… в шутку… Вдруг в вашем Приморске случится что-нибудь этакое.

— Вы интересно шутите, Лопе де Вега, — сказал Сорочкин.

Теперь удивился я:

— Откуда вы знаете, что я хотел носить это имя? Разве я вам рассказывал?

— Н-не помню. — Сорочкин замялся, смущенно улыбнулся. — Может, и рассказали… Между прочим, не думайте, что раз мы провинциалы, значит, не в курсе столичных дел.

— A-а, понимаю, — сказал я, пристально глядя на его юное лицо.

— Три парки. Они сидят у палисадника и беспрерывно вяжут.

— Что еще за парки?

— Ну, по-гречески мойры. Они прядут судьбы людей и все обо всех знают. Вы узнали от них.

Сорочкин ухмыльнулся:

— Вы имеете в виду трех старух, которые вечно сидят и вяжут на улице Гоголя? Да они только и знают, что вспоминать старые латиноамериканские сериалы. Над ними посмеивается весь город.

— И напрасно посмеивается. Ладно, поехали.

Я потянул за ремень свою сумку, висевшую на спинке стула. И вдруг остолбенел: поперек сумки зияли три дыры. Она была словно прошита автоматной очередью.

Отяжелевшей рукой я медленно поднял сумку и показал ее Валентину Сорочкину. Он удивленно заморгал…

Мы уставились друг на друга, и между нами, как прозрачный занавес, опустилось молчание.

Даймон Найт

ПРЕКРАСНЫЕ ДРУГИЕ МИРЫ

Сидя на фор-марсе «Влакенгроса», Аким смотрел прямо в трюм старой калоши, где все еще копошилось с полдюжины троггов. У трапа стояли его отец и хозяин корабля Хайзур Ниареф. Акиму были видны верхушки их тюрбанов и блестевшие на солнце стволы огнеметов. Трогги, чернокожие и коротконогие, походили на неуклюжих насекомых. Аким раздраженно перевел взгляд на море. На западе над пологими холмами материка в золотисто-пурпурной закатной дымке висело солнце. Легкий вечерний бриз рябил воду. На востоке над океаном уже встала одна из лун. Вахта Акима подходила к концу. Еще один день псу под хвост. На «Влакенгросе» никогда ничего не происходит.

Наконец внизу началось какое-то движение, послышались возбужденные голоса. Трогги карабкались через фальшборт и спрыгивали в свои катамараны. Аким ждал, изнывая от нетерпения. Наконец у основания мачты появилась человеческая фигура и лениво полезла наверх.

Это был брат Акима, Ого. Он страдал прыщами и никогда не улыбался.

— Свинья, — сказал Аким.

Он не стал дожидаться, пока брат вступит на площадку, нащупал подошвой веревку и стал спускаться по вантам. Над ним появилась темная курчавая голова Ого.

— Каракатица! — Аким погрозил брату кулаком и продолжал спускаться.

Он направился на полубак, и палуба слегка поскрипывала при каждом его шаге. Под ногами путались матросы. Из камбуза доносился запах еды. Аким сбежал вниз по трапу, ворвался в камбуз, схватил со стола кусок мясного пирога и выскочил. В спину ему полетели проклятия кока. Жуя на ходу, Аким добрался до своей каюты, запер за собой дверь. Он швырнул в угол огнемет, стащил с головы тюрбан, плюхнулся на стул перед экраном. Наконец-то!